С 12 по 16 мая азербайджанский поэт Салим Бабуллаоглу участвовал в Международном Фестивале «Поэзия в Яссах» в Румынии.
Приглшение Бабуллаоглу получил от директора Центра культуры «Михай Уршачи» и фестиваля, известного румынского поэта Ади Кристи. В дни фестиваля так же вышла книга избранных стихотворений («Август») Салима Бабуллаоглу в переводе замечтельного поэта и переводчика Николае Спэтару. Во время многочисленных чтений и встреч проведенных в университетах и колледжах в рамках фестиваля, книга была представлена как читателям, так и румынским литераторам.По словам автора румынские поэты Валентин Талпалару, Хория Зилиеру, Ион Хадырке и Диана Врабие тепло отзывались о книге.
116 страничная книга, вышедшая в серии «Мировая поэзия», была напечатано в издательстве «ТипоМолдова», в исторической столице Румынии, в приграничном городе Яссы. Редактор издании Аурел Штефаначи, координатор серии Валериу Станку.
Известный румынский писатель, литературовед, доктор филологический наук, профессор Бельцского университета Маргарета Куртеску написала обстоятельное предисловие для книги. Мы рады представить вашему мнению данную статью.
Маргарета Куртеску
Получив высокую оценку критиков за новизну поэтического видения и экспрессии, Салим Бабуллаоглу, один из самых замечательных современных азербайджанских поэтов, дарит, благодаря мастерству переводчика Николае Спэтару, и румынскому читателю возможность открытия утонченной, строгой, наполненной переживанием и смысловым содержанием лирики. Укорененная в непосредственной действительности, будучи результатом сильного эмоционального порыва, его поэзия вопрошает и раскрывает повседневность, фильтрует ее детали через невероятно суггестивную систему образов, видоизменяя их для того, чтобы в конечном итоге придать им аутентичную смысловую форму. Все это направлено на изображение трагизма повседневных событий, что является одновременно и основной идеей книги. Вообще, автор обращается к вечным темам (творчество, жизнь, любовь, смерть, божественное, отношения между родителями и детьми, одиночество, грех и др.), которые, однако, как это свойственно настоящим художникам, он наделяет личными смысловыми координатами.
Лирика Салима Бабуллаоглу дискурсивна, аналитична, наделена широким дыханием, обращается к глубинам мудрости, акцентирует внимание на деталях. Обычно она организуется в форме больших поэм (Август, Ты одинок, Разговор с сыном, Отец и дети), части которых спаяны пытливым, вдумчивым умом и проницательным восприятием, заострены когнитивными импульсами с очевидной склонностью к рефлексии. Внимательно фиксируя наблюдения, выводы энергичного, изучающего взгляда, преодолевая видимое, ординарное, банальное, исследуя суть вещей, поэзия становится герменевтическим актом, расшифровкой бытия, повседневности, спором между тем, что видимо, и что есть помимо этого на самом деле.
Умело совмещенные наблюдение и рефлексия в стихотворении, давшем название сборнику, лирически вычерчивают сущность некоего я, потрясенного намерением трезвого познания и изображения не столько жизненного пространства, сколько его онтологических глубин. Пространство (морской пейзаж) и время (август) указывают на эти символические коннотации, собранные в строго разработанном подтексте. Слова «Еще не стемнело», которыми открываются каждая из двенадцати частей, указывают на сумеречную обстановку, застигнутую в форме вечного течения: «Бесконечные волны шумят, пенятся,/ нашептывают что-то прибрежным пескам,/ заполняют водой следы вдоль берега,/ потом смывают их, превращая в ничто» (Август 1). Поэт воспринимает мир как что-то текущее, в котором все подчинено эфемерности. Даже поэтическое слово, кажется, подвержено опасности размывания в ничто: «Кроме слова/ в этом мире все преходяще/ Но и слово, к сожалению,/ вечно теряется в молчании» (Август 2). Части поэмы, подобно репортажам, регистрируют неуловимые колебания бытия, охваченного болезненной печалью, вызванной констатацией того, что «реальный мир/ всем надевает на палец кольцо фатализма» (Август 6).
Доминирующие образы (море, луна, дорога и др.), повторяющиеся в каждой из частей, вырисовывают мир, в котором антиномии (красота и уродливое, вечное и эфемерное, молчание и речь, наконец, жизнь и смерть) естественным образом сосуществуют: «Еще не стемнело./ Дохлая собака, сбитая машиной, лежит/ на обочине/ словно вещь, выпавшая из рюкзака смерти./ Молчание собственной протяженностью говорит/ о вечности ожидающих нас слов» (Август 6).
Объединенные философскими инфлексиями, фрагменты поэмы Август обрисовывают мир, в котором друг друга сменяют ветра Гилавар и Хазри, показывают пространство, спокойствие которого нарушается вечным спором между добром и злом, между углубленностью и поверхностностью, в котором молчание говорит больше, чем слова, и в котором все утаивает неуловимые смыслы: «Еще не стемнело,/ Ворота, в отличие от хозяев,/ Готовы обнять гостей./ Молчат лишь стены, ничего не говорят,/ они продолжают с верностью хранить/ секреты дома и хозяина.// А если присмотреться, на их поверхности можно заметить/ следы, оставленные осколками разбитого стакана,/ пятно крове, остатки слюны.// А ругательства?/ Стены вернули эхо./ И их уже не найти в словарях» (Август 9).
Посыл поэмы Август вычерчивается и в вопросительной форме. Текст пронизан вопросами, указывающими на состояние отрицания лирического героя. Рефрен стихотворения звучит более чем красноречиво: «Откуда простому смертному об этом знать?» Следует отметить частое употребление афористичных, гномических выражений, обладающих автономным семантическим статусом, подобно извлечению смысла, как это видно во фрагменте: «Дорога тянется – поскольку она никогда не кончается,/ путник, идя со стороны моря, молчит/ как он, вокруг которого не слышно ни одного дыхания,/ так и другие должны, на самом деле, понять,/ что они утратили не тех, кто их окружает, но самих себя,/ так как от одиночества до небытия/ лишь один шаг» (Август 6).
С обезоруживающей прозрачностью наполненная проблематичностью поэма Ты одинок отталкивается от истины о том, что человек обречен на одиночество. Шесть частей поэмы, неравные по своему объему и идейной насыщенности, показывают две параллельные реальности – реальный, динамичный, наполненный шумом мир, и мир интимности, застывший в рамках своего одиночества. Оба мира объединены под знаком конечного: «В ржавом кране, напоминающем жирафа, ты увидишь вопрос:/ если посмотреть с высоты, многоэтажный дом – это муравейник,/ люди – это муравьи,/ каждый микрорайон похож на лабиринт или каменные джунгли./ Ты одинок.// Люди после дождя, разбегаются/ кто куда: кто-то к дому, кто-то от дома./ Каждая квартира – закоулок, если дверь заперта./ Каждая комната – выход, если окно открыто./ Ты одинок» (Ты одинок 3). Мир людей тоже обречен на упадок. Вот картина всеобщей печали, словно кошмарный стоп-кадр, сопровождаемый голосом комментатора: «В метро люди задумчивы, их глаза, неподвижно смотрящие вверх, кажутся огромными./ По сути, жизнь человека – это всегда путь,/ Только в небольшом и закрытом пространстве,/ вместе с увеличением скорости пейзаж размывается,/ Становится гротескным. И земля вертится быстрее, просто, ты сам мал,/ то, что ты видишь, это лишь твой образ в дверном окне;/ и он растворится вместе с дверью, одинокие уступают проход потоку людей./ Ты одинок» (Ты одинок 6). И, в завершении, вывод, которым лирический герой утешает себя: «Ты одинок./ Не страдай. В одиночестве есть отзвук молчания, без слов./ Могут ли говорить словари?/ Если полистать страницы – однозначно! (Ты одинок 5).
Обращаясь к социальной тематике, Салим Бабуллаоглу выявляет неуловимую связь времен: в непосредственную реальность включены элементы ушедшего, прошлое логичным образом отражается в настоящем. Волнующая сцена, воссозданная в стихотворении На Аллее почетного захоронения, посредством хронологической детализации, напрямую отсылает к трагическим событиям «черной субботы», когда советские войска расстреляли большое число участников протеста, проходившего в Баку. Через один-единственный образ в последней части текста общая боль обретает вневременной характер: «На Аллее почетного захоронения/ в ряду черного мрамора/ где различны лишь имена и фотографии,/ а дата смерти неизменна –/ все они были убиты в одну и ту же ночь:/ 20 января 1990 −/ старик, склонился к могилам/ из-за слабого зрения/ едва различает имена./ Мелкий дождь сделал черными/ былые квадратные плиты./ Подойдя к могиле/ неизвестного расстрелянного,/ старик, протерев очки,/ видит собственное лицо/ на могильном камне без надписи/ и вздрагивает».
В соответствии с канонами современной литературы, азербайджанский поэт обращается к собственной биографии, на основе которой создает тексты, казалось бы, в спокойном ритме, но через которые неуловимо передает болезненный посыл. Между тремя поколениями его семьи, упомянутыми в стихотворении В гостях (умершие бабушка и дедушка, внук и правнуки) существует неразрывная связь, но и различие в восприятии смерти: «Слышен веселый голос дочери,/ которая зовет своего старшего брата:/ она пытается поймать бабочку,/ севшую на могилу,/ в то время как нас окружают/ могильные плиты и смерть…» Здесь прослеживается естественный порядок вещей, определяемый извечной логикой, неписаным законом. Выстроенное по принципу диалога, в котором отсутствует последний ответ, стихотворение Разговор с моим сыном указывает на озабоченность вопросом преемственности, разговором о принципе повторяемости на эволюционной спирали: «− Расскажи мне что-нибудь о себе./ − Что мне тебе рассказать, сынок? Когда я был маленький,/ я был похож на тебя. Тот же рост. Та же улыбка./ Как и ты, я задавал самые разные вопросы: дома,/ во дворе, в поезде, в объятиях мамы, у отца на коленях». В той же манере написано и заключающее сборник стихотворение Отец и дети, исполненное родительского чувства, усиленного глубоким идейным контекстом. Поэт раскрывает перед своими детьми драматические смыслы жизни, ведя их к ее самым жестоким граням: «Дети, вы боитесь смерти?/ Может, совсем не нужно писать стихи?/ Знаешь, дочь моя, я узнал жизнь из книг,/ потом сравнивал ее с жизнью соседских детей,/ с их драками, ссорами и ложными примерами,/ знай, дочь моя, я был сбит с толку, плакал,/ иногда молчал целыми часами, мечтал./ Знаешь, сын мой, книги описывали жизнь далекого прошлого – я потом это понял./ Жизнь была другой/ и не думаю, что вам рассказывали об этом в школе,/ может, так оно и лучше, иначе жизнь стала бы невыносимой».
Отличающаяся широтой дыхания, лирика Салима Бабуллаоглу волнует своей утонченностью. Свидетельство творческого труда, оригинальная по своей художественной форме (интервью, послание), поэзия азербайджанского поэта непосредственно выражает его отношение к письму, определяет его внутреннюю суть. В приведенном ниже фрагменте, поэзия выступает как акт принятия жизни, как пространство откровений, но и определенности: «Спросите меня, что значит для меня письмо,/ когда я начал писать?/ Первое, что мне приходит в голову, это то, что письмо, разумеется,/ есть движение, танец руки слева направо,/ ведь жизнь по вертикали, в какой-то степени, стресс,/ желание отдохнуть валит тебя среди строк./ Но иногда писать означает месть, наказание жизни,/ или, короче, ремесло опять ее заменяет./ Как вам известно, язык – первый наш учитель./ Другими словами, мы научили писать, слушая говор,/ а если выражаться более деликатно, мы его расхитили,/ списали с него./ То есть, писать это значит всего лишь заниматься плагиатом, списывая у жизни» (Интервью).
Для поэта Салима Бабуллаоглу, ars scribendi дополняет бытие, устраняет его противоречия и непрочность, открывает ему путь к высшему блаженству.
Перевел с румынского Иван Пилкин
Количество просмотров: 2 218
