Имеющий уши, да услышит… Эти евангельские слова — о поразительном свойстве человеческого восприятия, его необъяснимой избирательности. Мир вокруг нас полон звуков, слов, идей, образов, чувств, но мы «слышим» лишь то, что хотим услышать и лишь тогда, когда внутренне готовы это принять.
Я так хорошо понимаю И.Н. Березина, русского востоковеда XIX века, писавшего в своем путевом журнале: «Восточное пение и музыка не могут нравиться европейскому слуху по своим неистовым и странным звукам». Правда, послушав азербайджанскую музыку в одном из помещичьих домов в окрестностях Баку, он добавил: «Мне случалось слышать лучших мусульманских артистов в Тегеране, Каире и Константинополе, но пение, слышанное мной у Алияр бека на Абшеронском полуострове, всегда представлялось мне более приятным».
Эту стадию «глухоты» к «восточной музыке и пению» вообще и азербайджанскому мугаму в частности прошла я сама, девочка, выросшая в Москве, в доме на Пушечной улице, что недалеко от Лубянки. В моей московской жизни 50-х годов не было ничего азербайджанского, кроме моих родителей. Когда они разговаривали друг с другом на азербайджанском, мы, дети, не понимали их языка, а когда папа тихонько для себя напевал мугам, я спрашивала испуганно: «Папа, что ты воешь?» Воистину, неисповедимы пути господни. Кто бы мог подумать, что судьба сыграет со мной такую шутку, сделав азербайджанский мугам центром моих научных интересов и меня автором первой в Азербайджане диссертации по мугаму.
Что есть мугам? Этот вопрос мне часто задают мои коллеги в университетах Европы, Америки, Азии. Вряд ли можно дать однозначный ответ на него. Для ученого-специалиста мугам — уникальный устный памятник классической азербайджанской музыки. Для просвещенного слушателя это — искусство высокой художественной пробы и катарсической потенции. Для нас, азербайджанцев, — это музыка, которую мы слушаем и в радости, и в горе, хотя она говорит на несколько архаическом музыкальном языке. И, в конце концов, это — репертуар мелодий, которые может спеть любой голосистый мальчишка из самого глухого села в Карабахе.
Понятие «мугам» в азербайджанской музыке имеет много значений, но для рядового азербайджанца первый ряд ассоциаций с этим словом связан с особым типом музыкальной речи. Мугамная мелодия, лишенная регулярного музыкального метра, напоминала бы старую церковную музыку, если бы не отличалась от нее своей эмоциональной теплотой, подвижностью. Неравномерные, то короткие, то длинные фразы и паузы, из которых складывается эта мелодия, воспроизводят непредсказуемый ритм живой человеческой речи. Тому, кто понимает его язык, мугам открывает мир самых глубоких и тонких эмоциональных состояний, на какие только способна человеческая душа. Дверь в этот мир открыта, но не всякий пройдет в нее. И барьеры здесь будут не столько геокультурные, сколько духовные. Имеющий уши, услышит!
Во всем мире через звуки азербайджанского мугама «Баяты — Шираз» зрители фильма «Сталкер» Тарковского проникались эмоциональным состоянием, охватившим героя в «зоне», ощущали, как вибрировали его чувства, вдруг отпущенные на волю. Я видела публику на Тайване, которая, замерев, слушала мугам в исполнении молодого Айдына Алиева на азербайджанской гармони, боясь пропустить хоть одну фразу. Концерты прославленного певца Алима Гасымова, призера ЮНЕСКО, собирают полные залы во всех частях света.
Как в священных писаниях смысл одного и того же текста открывается ищущему с каждым разом все глубже по мере его духовного роста, так и смысл мугама открывается слушателю на уровне его собственного эмоционального развития, углубляясь по мере созревания его души.
Впервые, лет тридцать тому назад, я это осознала во время урока игры на таре, который давал учитель своему ученику. Старик мастер (это был Камил Ахмедов, великолепный педагог, сам исполнитель мугама и ансамблист) играл отрывок из мугама «Сегях», самого интимного и сокровенного для азербайджанцев, а его ученик повторял отрывок до полного запоминания текста и всех нюансов его исполнения. Я слушала один и тот же музыкальный текст поочередно в исполнении мастера и его старательного ученика, и под пальцами мастера он «говорил» мне о человеческой боли, когда-то пережитой и загнанной глубоко внутрь, об удивительной красоте чувств, многообразии и тонкости переживаемых состояний. А в другом случае это был просто музыкальный текст, не говорящий со мной ни о чем.
Азербайджанский мугам иногда называют «искусством состояний», но в череде этих сменяющих друг друга состояний человеческой души всегда есть свой порядок и смысл, свои фазы развития. Это — фазы пути восхождения духа, проходящего через различные эмоциональные стадии к экстатическому состоянию, в котором дух человека освобождается от всех социальных и эмоциональных пут. Подлинно художественное исполнение мугама всегда оставляет у слушателя это ощущение катарсиса, после которого испытываешь эмоциональный спад, некую внутреннюю пустоту.
Конечно, далеко не каждый исполнитель мугама может воплотить этот художественный замысел, лежащий в основе мугама, потому что не каждый исполнитель по масштабу своей творческой личности равен масштабу исполняемой им музыки. Да и восприятие мугама требует особой культуры слушания — сосредоточенности, полной вовлеченности в творческий процесс, когда слушание становится соучастием, а исполнение превращается в исповедь для посвященных, понимающих. Подобная форма слушания мугама отличала знаменитые литературно-музыкальные меджлисы (салонные собрания) Баку, Шемахи, Шуши и других городов Азербайджана в XIX — первой трети XX веков.
Особенность мугама как музыкального произведения в том, что его композиция не сочиняется, но воспроизводится по определенной, заранее известной схеме, матрице. Мугам в некотором смысле есть абстрактная художественная идея, которая материализуется только в момент его исполнения. Исполнитель как бы облекает ее в звуковую плоть, воссоздает ее с большей или меньшей степенью творческой свободы, пределы которой извечно балансируют на грани новаторства и верности традиции.
Кто-то назовет искусство великой иллюзией человечества, вероятно, потому, что в нем мир человеческих чувств выглядит прекраснее, чем он есть в действительности. Для меня же оно — Божий дар, через который мы входим в пространство Вечности, как сталкер в «зону». Не оно принадлежит нам, но мы ему. Имеющий уши, да услышит!
Санубар Багирова, азербайджанский ученый-музыковед, исследователь традиционной музыки, эксперт ЮНЕСКО, член Международного совета по традиционной музыке